Скачать Читать

книги Руслана Вавренюка

(бесплатно и без смс):

ДЕНЬ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА. pdf

СЕКС В ИСТОРИИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА. pdf

МИСТИФИКАЦИИ ИСТОРИИ. pdf

ПОДНОГОТНАЯ СЕКСА И ЛЮБВИ. pdf

ТАЙНЫ СЕКСА. pdf

ЗНАМЕНИТОСТИ О ЛЮБВИ И СЕКСЕ. pdf

ЦИТАТНИК О ЛЮБВИ И СЕКСЕ. pdf

ДЕВСТВЕННОСТЬ

Девственность (Невинность, Непорочность, Целомудренность, Целомудрие) – состояние человека, не имевшего половых сношений. (О девушке: девственница, невинная/непорочная/целомудренная девушка; о юноше: девственник, невинный/непорочный/целомудренный юноша).

Всюду, где существует институт брака, проводится какое-то социальное и психологическое различие между добрачной и брачной половой жизнью. Причём соответствующие нормы тесно связаны с особенностями общественной системы и культуры.

Неодинаково оценивают разные культуры девственность. Сравнительно простые общества обычно склонны к большей терпимости, а более сложные – к нормативному ограничению добрачных связей.^[1]  По этнографическим данным, простые и примитивные общества не придают ей особого значения. Ярчайший пример тому – Вавилон.

Вавилонский «Кодекс Хаммурапи» – это древнейший в мире из дошедших до нас сборников законов. Он представляет собой фундаментальный свод законов различных областей права. В том числе в нём регламентируются и вопросы семейного строительства. В настоящее время многие наказания, которые предусматривались этим кодексом, представляются слишком жестокими: в основе их лежал хорошо известный принцип «око за око, зуб за зуб». В значительной мере эти законы базировались на древних шумерских юридических нормах, семитское же влияние прослеживается в суровых наказаниях за семейные прегрешения. Разумеется, в отношении слабой половины общества. Но что касается добрачного секса, то девушки за него не осуждались, – это было связано с вавилонскими религиозными представлениями.[2]

Так вот, свобода добрачных связей, существовавшая во многих обществах, как правило, предполагалась для людей определённой возрастной категории и в определённой системе родственных отношений. Простые количественные характеристики не имеют смысла. Типа: такой-то % обществ допускает добрачные связи, а такой-то – их запрещает. Их нужно соотносить с системой производственных, брачно-семейных и родственных отношений данного общества. Даже в пределах одной и той же культуры обычно существуют разные нормы сексуального поведения для разных категорий людей.

Самое распространённое из таких различий – двойной стандарт, то есть разные нормы сексуального поведения для мужчин и женщин. В той или иной степени это явление наблюдается почти везде, но одно дело – сексуальные роли, позиции в половом акте, другое – приписываемая мужчинам и женщинам мотивация, и, наконец, совсем третье дело – право выбирать сексуального партнёра и определять характер взаимоотношений с ним. В большинстве первобытных обществ право инициативы, ухаживания, выбора партнёра принадлежит мужчине. И в отношении добрачных связей половая мораль, как правило, снисходительнее к мужчинам. Женщинам добрачные связи разрешали от 2/5 до половины обследованных этнографами бесписьменных обществ, а если считать «терпимыми» общества, которые публично осуждают, но втайне терпят такие отношения, то показатель составит около 70%.^[3] Мужчинам же добрачные связи разрешаются практически во всех «терпимых» обществах, а в остальных на них смотрят сквозь пальцы.^[4]

С повышением социального статуса женщин и усложнением иерархической системы общества девственность приобретает высокую социокультурную ценность. С европейской точки зрения, это выглядит довольно экзотично. Например, в Полинезии, несмотря на весьма свободные сексуальные нравы, девственность дочерей, особенно дочерей вождей, тщательно охраняют. Лишение невинности девушки (пробивание девственной плевы учёные называют дефлорацией) рассматривается молодыми мужчинами как подвиг, «сексуальная кража», которая повышает не только сексуальную репутацию юноши, но и его общественный статус. Девственность – «дар», присвоение которого, даже путём обмана или насилия, даёт его «обладателю» определённые привилегии: позволяет жениться на представительнице более знатного рода, и, тем самым, повысить собственный статус.^[5]

Христианство придаёт девственности мистическую ценность. В образе богоматери Мать и Дева сливаются воедино, разобщая, тем самым, символ материнства и символ сексуальности. Девственницы, особенно по монашескому обету, считались в Средние века христовыми невестами. Тогдашнее обыденное сознание также приписывает девственности особую ценность. Недаром «право первой ночи» европейцы считали не только социальной, но и сексуальной привилегией сеньора.

Поскольку дефлорация – довольно сложная и не всегда приятная процедура, многие народы считают её тягостной как для женщины, так и для мужчины. Более того, для мужчины она считается даже опасной, так как вместе с кровью в него может проникнуть злой дух. Поэтому в некоторых обществах её заменяют специальной хирургической операцией. У многих народов – в частности, у тибетцев, уйгуров, японцев, жителей Камбоджи и Филиппин – существовал обычай ритуальной дефлорации девушек жрецами (отнюдь не только буддийскими, но и даосскими, и мусульманскими и др.). Это совершается обязательно в определённом возрасте и предшествует вступлению девушки в брак, иначе она и её родители считаются опозоренными.^[6]

У других народов, прежде чем муж осуществит свои супружеские права, это публично делают все остальные мужчины деревни. Такой обычай этнографы считают своеобразной формой выкупа, который жених платит своим товарищам по мужскому союзу. Но его можно рассматривать и как частный случай целой системы древних обрядов, связанных с освоением чего-то нового. Желая избежать связанной с новым опасности, люди пропускают вперёд кого-то, кто считается менее ценным (например, в новый дом сначала запускают кошку) или кто имеет больше возможностей избежать влияния злых духов (колдуна, к примеру).

Однако один и тот же обряд может иметь неодинаковое значение на разных стадиях общественного развития и в разных социальных контекстах. Та же ритуальная дефлорация невесты может быть и средством помощи жениху, «спасения» его от грозящей опасности, и сексуальной привилегией мужского братства, к которому принадлежит жених. Пережиток подобных явлений имеется в русских народных обычаях. Перед свадьбой все товарищи жениха посещают и целуют его невесту. Или другой древний славянский обычай: перед свадьбой «молодая» остаётся в бане наедине с колдуном, который должен её тщательно вымыть.^[7]

В XVII–XVIII веках ослабевает, а затем и вовсе отменяется ответственность мужчины за соблазнение девственности (хотя в Средние века это довольно строго наказывалось).

В XVII–XVIII веках в Европе репрессивная половая мораль и антисексуальная агитация не помешали увеличению количества добрачных зачатий и внебрачных рождений. По подсчётам английского историка и демографа Питера Ласлетта, по крайней мере, 1/5, а скорее даже 2/5 всех зачатий в Англии между 1750-м и 1800-м годами осуществлялись вне брака. И, вообще, женихи и невесты обладали гораздо бóльшим сексуальным опытом, чем принято думать.^[8] В американских колониях, где нравы были более строгими, % беременных невест увеличился с 3,3 в 1680 году до 16,7 в последней трети XVIII века (данные основаны на подсчёте рождений через 6 месяцев после свадьбы).

Одни историки видят в этих цифрах признак начинающейся сексуальной революции, другие утверждают, что статистика добрачных беременностей на Западе обнаруживает определённую цикличность. Так, в США её минимальный уровень (около 10% всех первых рождений) приходится на XVII век и середину XIX века, а максимальный – на 2-ю половину XVIII века (около 30%) и современность (20-25%). Эти историки полагают, что половая сдержанность до брака характерна для периодов, когда отношения между поколениями строго регламентированы, а семейный контроль за поведением молодёжи подкрепляется внесемейными институтами. И поэтому основная масса населения придерживается более или менее единой системы ценностей. И наоборот, рост добрачных связей типичен для периодов, когда отношения детей и родителей двусмысленны и неопределённы, а общественные устои моральных норм ослаблены или эти нормы не соответствуют новым условиям повзрасления. И поэтому значительная часть населения не разделяет норм господствующей культуры.

Содержательная оценка этих тенденций далеко не однозначна. Эдуард Шортер видит в увеличении числа добрачных связей и беременностей доказательство либерализации половой морали и того, что сексуальные потребности стали играть бóльшую роль в повседневной жизни.^[9] Жан-Луи Фландрен, напротив, объясняет это усилением антисексуальных репрессий, а также рядом социально-исторических обстоятельств.^[10]

Одновременно повышается средний брачный возраст и увеличивается число холостяков. Средний возраст вступления в брак в раннем Средневековье точно не известен, но с XV по XVIII век он заметно повысился. Например, во Франции средний возраст вступления женщины в брак повысился с 20 лет в XVI веке до 25 лет в XVIII-м. Это значит, что девушки должны были воздерживаться от половой жизни на 5 лет дольше.

Брачный возраст мужчины всегда был выше, зато от них не требовалось сохранения девственности. В средневековых городах существовали многочисленные, причём дешёвые, публичные дома. Групповые изнасилования были повседневным бытовым явлением. Определённый выход юношеской сексуальности давали и формально признаваемые юношеские организации – «королевства шутов», «весёлые аббатства» и т. п.

Однако централизация государственной власти и новая половая мораль существенно подорвали эти «вольности». Так, в XVI–XVII веках во Франции постепенно закрываются муниципальные бордели, на нет сходят массовые уличные насилия, а также ограничиваются права юношеских организаций.

Это подрывает традиционные способы удовлетворения сексуальных потребностей. Народной мудрости не откажешь в глубокомыслии: «нет лиха без добра». И действительно, секс протаптывает себе новые тропинки, даже, можно сказать, улицы вымащивает булыжниками. Дело в том, что индустриализация резко увеличивает приток в города ищущих работы бедных деревенских девушек. Они-то и становятся главными объектами «изголодавшихся клиентов», причём на панель новоявленные проститутки идут добровольно и, разумеется, не в силу собственных сексуальных потребностей, а вынужденно, ради денег, крова или работы, – старо как мир.

Серьёзные научные споры вызывает эволюция принятых в народной, прежде всего крестьянской, среде обычаев ухаживания. Эдуард Шортер считает описанные бытописателями XIX века сравнительно свободные нравы деревенских «посиделок», где юноши и девушки имели довольно широкие возможности для сексуальных контактов (объятия, поцелуи, иногда интимные ласки), за исключением половых сношений, продуктом нового времени.^[11] Но Жан-Луи Фландрен напоминает, что такие обычаи, известные в Германии, Испании, Северной Италии, Франции, скандинавских и славянских странах, являются весьма старинными. Почти во всех архаических обществах существовали какие-то формы более или менее добрачных сексуальных контактов между юношами и девушками на групповой основе или в виде пробного брака. По мере христианизации такие обычаи не столько исчезают, сколько камуфлируются, создавая пропасть между официальной и бытовой культурой.

Много примеров такого рода дает русская этнография. Хотя официальная религиозная мораль всячески пеклась о сохранении девственности, народные обычаи были отнюдь не так строги. Впрочем, народное отношение к девственности было неоднозначным.

С одной стороны, её высоко ценят. В русской свадебной обрядности был широко распространён обычай «посада». Невеста должна сесть на особое – священное – место, но не смеет сделать этого, если она уже потеряла целомудрие. Интересно, что такое же требование сохранения девственности предъявлялось и к парню. Если в брачную ночь невеста оказывалась нецеломудренной, то ей надевали на шею хомут (в некоторых регионах – её родителям или свахе). Символизируя женские гениталии, он как бы относил согрешившую к миру животных, не знающих культурных запретов.

С другой стороны, повсеместно принятые формы группового общения молодёжи («посиделки», «поседки», «вечерки») не только допускали, но и требовали некоторой вольности в обращении. Девушка, чересчур усердно сопротивлявшаяся ухаживанию и шуткам, могла быть даже исключена из собрания.^[12]

В некоторых русских и украинских деревнях существовал обычай «подночёвывания», или «ночёвки», когда парень (иногда даже двое-трое) оставался с девушкой до утра. Хотя считалось, что они при этом сохраняли целомудрие, в XIX веке уже этому мало кто верил.^[13]

В некоторых календарных и свадебных обрядах сохранялись откровенные пережитки и элементы оргиастических праздников. Например, на русском Севере в конце XIX – начале ХХ века сохранялись «скакания» и «яровуха», которые Стоглавый собор ещё в середине XVI века именовал «бесовскими». «Скакания» происходили накануне венчания в доме жениха, куда молодёжь, исключая невесту, ходили «вина пить». После чего все становились в круг, обхватив друг друга за плечи, и скакали, высоко вскидывая ноги, задирая подолы и распевая песни откровенно эротического содержания. Заканчивалось это сном вповалку. «Яровуха» (от языческого божества плодородия Ярилы) состояла в том, что после вечеринки в доме невесты вся молодёжь оставалась спать покатом. Причём допускалась большая свобода отношений, хотя якобы ею редко кто пользовался.^[14] Игорь Кон считает, что это явно пережиток «свального греха», одно из бесчисленных проявлений язычества в православии.^[15]

В Поморье, по сведениям конца XIX – начала ХХ века, на добрачные половые связи молодёжи родители и село смотрели сквозь пальцы. Случаи публичного оповещения о «нечестности молодухи» на следующий день после свадьбы были редки. Более того, даже на Поморском и Зимнем берегах, находившихся под сильным влиянием старообрядчества, довольно часты были «сколотные» (добрачные) дети, причём и они в редких случаях являлись препятствием к браку.^[16]

Как соотносятся тут региональные и исторические корни – вопрос особый, но то, что древние крестьянские обычаи стали в Новое время проблематичными – это неоспоримый факт. Их начали отрицать, осуждать или стыдиться. И это свидетельство не либерализации, а ужесточения половой морали, уверен Игорь Кон.^[17]